Ночью, при луне... - Джеки Д`Алессандро

– Если бы мне пришлось выбирать, я поступил бы точно также. У вас весьма интересный круг друзей.

– Они мне преданы и всегда рады видеть меня, особенно если я делюсь с ними клубничным пирожным.

– А лошадей в гости не приглашаете?

Она покачала головой:

– Нет. Я их боюсь.

– Лошадей? – удивился он.

– Нет, клубничных пирожных. – Она снова усмехнулась. – Конечно, лошадей. Я люблю их только тогда, когда они находятся не менее чем в двадцати футах от меня.

– Это, должно быть, очень осложняет прогулки верхом?

– Что правда, то правда. Верховая езда явно не относится к числу моих страстей.

Мэтью кивком указал на блокнот Сары:

– Можно мне взглянуть на рисунок?

– Это всего лишь черновой набросок. Я только начала работать.

Поскольку смотреть на ее черновой набросок было гораздо безопаснее, чем позволить разговору вернуться на зыбкую почву обсуждения разновидностей растений, о которых он прежде даже не слышал, он сказал:

– Ничего. Покажите, если не возражаете.

Сара сжала губы, от чего на щеках ее появились ямочки. Ей явно не хотелось показывать рисунок, но и не хотелось обидеть отказом хозяина. Господи, рисунок, должно быть, и впрямь ужасный! Ну что ж, он взглянет на него, пробормочет что-нибудь ободряющее и, извинившись, уйдет. Он наверняка исполнил свой долг, вежливо поговорил с ней, вполне достаточно узнал о ней. Ему не хотелось вызывать у нее подозрение, продолжая разговор, который и без того слишком затянулся.

Она протянула ему блокнот с чрезвычайной осторожностью, словно боялась, что он ее укусит, но его это не обидело, а скорее позабавило. Обычно женщины с излишней готовностью исполняли то, что он просил. С мисс Сарой Мурхаус дело явно обстояло по-другому.

Мэтью взял листок и взглянул на него. Потом поморгал и повернул рисунок так, чтобы лучше рассмотреть его в мягком предрассветном освещении.

– Рисунок просто превосходен, – сказал он, не скрывая удивления.

– Спасибо, – сказала она, не менее удивленная, чем он.

– Если вы это называете черновым наброском, то хотелось бы увидеть, что, по-вашему, считается законченным рисунком. Детали, которые вам удалось схватить, особенно вот здесь… – Он подошел ближе и остановился совсем рядом с ней. Держа рисунок в одной руке, он указал другой рукой на лицо Флоры: – Вам удалось потрясающе правильно уловить выражение ее лица. Наверное, она вот-вот улыбнется. Я почти чувствую, как она оживает.

Мэтью повернулся и посмотрел на Сару. Взгляд его скользнул по ее профилю, отметив короткий прямой носик, который казался слишком маленьким, чтобы поддерживать очки в металлической оправе, и нежную округлость щеки, чуть испачканной угольным карандашом.

Как будто почувствовав его взгляд, Сара повернулась, и Мэтью удивился тому, что она довольно высокого роста. Обычно макушки женских головок едва достигали его галстука, а ее голова была почти на уровне его глаз.

Она поморгала за стеклами очков, как будто не ожидала, что он стоит так близко. Толстые стекла зрительно увеличивали глаза, и ему вдруг захотелось, чтобы освещение было ярче, что позволило бы разглядеть, какого они цвета. Они не казались слишком темными, так что, пожалуй, были синими.

– А вы довольно высокий, – сказала Сара и сразу же стиснула губы, как будто слова эти вырвались без ее разрешения.

Даже при тусклом освещении Мэтью заметил, что она покраснела. Уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Я как раз подумал то же самое о вас. Очень приятно, что не приходится наклоняться, чтобы разговаривать с вами.

Она добродушно улыбнулась:

– Я только что подумала то же самое о вас.

Мэтью взглянул на ее улыбку, на эти интригующие ямочки на щеках, которые, как он заметил, появлялись по обе стороны очень соблазнительных губок.

– Вам удалось отлично передать выражение лица Флоры, – отметил он. – Атмосферу счастья и спокойствия, которую она создавала.

– Лицо ее выражает глубокое удовлетворение и любовь, – тихо сказала Сара. – Оно и понятно, ведь она находится в своем излюбленном месте – в саду, в окружении того, что ей дорого больше всего…

Сара несколько секунд смотрела на него изучающим взглядом. Мэтью, в свою очередь, пристально смотрел на нее. Хотя она была сестрой леди Уингейт, он не находил сходства между ней и потрясающе красивой виконтессой. Никому бы не пришло в голову назвать мисс Мурхаус красавицей. Черты ее лица были слишком неправильными. Глаза, еще более увеличенные стеклами очков, были слишком велики, нос – слишком мал. Подбородок был слишком упрямым, губы – слишком пухлыми, а рост – совершенно немодным. Мышиного цвета волосы, тем более в таком растрепанном состоянии, казались неухоженными. Он попытался вспомнить что-нибудь слышанное о ней, но не мог припомнить ничего, кроме того факта, что она приехала сюда в качестве компаньонки леди Уингейт и была, очевидно, старой девой. На основе этих сведений он и представил себе матрону старше ее по возрасту, с суровым выражением лица и поджатыми губами.

Однако, не будучи красавицей, она никак не была матроной с суровым лицом и поджатыми губами. Нет, это была молодая женщина. Сильная. Явно интеллигентная. У нее была потрясающая обольстительная улыбка, от которой появлялись ямочки на щеках и все лицо словно освещалось изнутри. Улыбка, казалось, контрастировала с грустью, которую он заметил в ее голосе. Ее огромные, как у олененка, глаза были настолько бесхитростны, что ему было трудно оторвать от нее взгляд.

Все это так, но она была также любопытной и занималась прошлой ночью чем-то таким, в чем не хотела признаться.

– Такому только позавидовать можно, – тихо сказала Сара. – Кому придет в голову просить чего-то большего?

«Мне придет». Мэтью хотел большего, чем это. Он хотел того, что оставалось для него вне достижимости почти в течение года. Он жаждал получить это, хотя и отчаялся когда-нибудь найти.

Покой.

Такое простое слово.

И такое, черт побери, труднодостижимое состояние.

Заметив, что он стоит, уставившись на нее, Мэтью откашлялся и сказал:

– В вашем альбоме есть еще рисунки?

– Есть, но…

Сара не закончила фразу, потому что он открыл наугад страницу и увидел изображение прекрасного цветка, который был написан нежной акварелью. Под рисунком мелким четким почерком было написано по-латыни narcissus sylvestris, что означало, как он догадался, «бледно-желтый нарцисс».

– Желтый нарцисс, – пробормотал он. – Прекрасный рисунок. Вы не только талантливо рисуете, но и пишете акварелью.

– Спасибо, – сказала Сара. И Мэтью вновь показалось, что ее удивил комплимент. Интересно, почему бы? Наверняка любой, кто увидит эти рисунки, поймет, что они выполнены мастерски. – Я сделала рисунки нескольких сотен различных цветов.